187-й день гастролей.

«Ох, как ещё до-олго…»

 

Хаш

1

Подходит к концу второе отделение второго концерта.  Cегодня «двойник». На сцене нестерпимо жарко от работающей голосовой и разной другой усилительной аппаратуры, прожекторов, подсветок, софитов, от нашей подвижной работы, наконец, и зал подогревает своим жарким дыханием… Душно. Сцена маленькая, узкая, едва разместились, и зал тоже узкий, но длинный. Обычный, в общем, районный клуб.

Зал битком. Всё идет легко и на ура. У нас опять второе дыхание открылось, так к концу гастролей всегда, говорят, бывает. Такая вот странная эмоциональная синусоида получается. То всё на ура идёт, то в зал, да и вообще вокруг смотреть не хочется. Так бы взял свой инструмент, и шваркнул бы его об пол… всё муторно и тоскливо! А вот сейчас – парадокс! –  всё опять на вдохе, всё  на крыльях, всё здорово и слаженно. Ансамбль! Настоящие «Песняры»… не меньше.  И название бригады у нас соответствующее: «Мы зажигаем солнце». Так сказать идём одним курсом, – поднимаем людям настроение, стране тонус, себе  делаем  «палки».

… Дзвели Тбилиси, исев мигонебс, нислевит креба дарди,

Ерт дрос пирвели мепаитоне, кучаши нехит дадис…

Стоя на авансцене, в лучах прожекторов, обволакивающим баритоном наш красавец Гизо Датуашвили поёт песню старого тбилисского фаэтонщика, то бишь по-русски извозчика. Под цокот подков, рассказывает о любви старого-старого фаэтонщика к жизни, своему народу, городу. Песня нежная, мягкая, очень колоритная, грустная… очень грустная, как и сам Гизо сейчас. В его вокальном и актерском исполнении она становится яркой и живой картинкой.

… Отскакал своё, старый фаэтон, годы тихо пронеслись,

Под шарманку мне, не поёт никто позабытую песню…

Ах…

Зрители, затаив дыхание, слушают, шмыгают носами, на глазах у многих блестят слёзы.  Да я и сам, до сих пор, восторгаюсь этой мелодикой, просто обожаю её. Особенно припев, и проигрыш… Тут, вся тебе Грузия. Весь её характер. Темпераментный, взрывной, нежный и ласковый, щедрый и задорный, гордый… И Кура, и горы, и цветущие долины, и, конечно же, сам город. Естественно Тбилиси, и не какой-нибудь там новый, современный, а именно тот Тбилиси, прежний, старый. Который ещё есть, говорят, сохранён, который помнят, который любят, и, о котором, вспоминая, поют… как Гизо сейчас.

… голубка нежная, потерял надежду я.

Как же ты, средь бела дня, упорхнула от меня…

Грустит старый шарманщик, ох, как грустит о прожитых годах, жалеет о том, что ещё не всё сказал, не допел… Но он, вместе с Гизо,  вместе с залом, слушателями, надеется, даже уверен, что допоёт, обязательно когда-нибудь допоёт, да-да…

…Ах, голубка, нежна-а-я… упорхнула от меня…

Вот уже фаэтон, вместе со своим старым, сгорбленным, седым извозчиком, плавно покачиваясь на мягких шинах и упругих рессорах, уезжает от нас куда-то вдаль, в своё далёкое-далёкое прошлое… Мы, слушая затихающий цокот подков,  с грустью провожаем его…Эх!..

Зал взрывается аплодисментами…

Вот так всегда, и так везде.

И сегодня так. Но в затухающих аплодисментах, из глубины зала, послышались, вдруг, чьи-то гортанные выкрики… Гизо, расслышав, встрепенулся, будто заслышал призывный охотничий рог, «Вах, гамарджоба, генацвале!.. Вах!..» обрадовано поздоровался с кем-то, в том тёмном ещё зале по-грузински. И через зал, через аплодисменты перебросился ещё парой-тройкой каких-то коротеньких фраз на своём языке. Мы, музыканты, пока наш конферансье, Олег Поляков, объявлял следующую песню Гизо, с любопытством вытянув шеи, переглядывались между собой: что там такое, что это было? Гизо, выходя из-за кулис на приветственные аплодисменты, улыбаясь, повернувшись к нам, коротко бросил, как кашлянул: «Это земляки, приглашают нас в гости».

– О, земляки, – встрепенулся и Артур, поправляя гитару, – святое дело, если земляки.

– Чего-чего? – переспросил Гера барабанщик, уже отстукивая палочками темп объявленной следующей песни. Он дальше всех сидит, у самого задника, поэтому не всегда и слышит наши разговоры.

– Ужин намечается, – в ритме музыки пританцовывая, раскачивая при этом трубой, раскрыл  главную мысль Терри. Терри, наш трубач. Самый молодой из нас. Вообще-то он Анатолий Черёмин, но для понта, везде, особенно девушкам, представляется не иначе, как Тэрри Чейз. С уклоном, так сказать в западную джазовую богему. Он невысокий, худенький, блондин, с аккуратным пробором длинных, ухоженных волос, остроносенький, пухлогубый – трубач, как-никак, – с чувством юмора чувачок. Легко, кстати, что хорошо,  выдерживает постоянные хохмы в свой адрес. Но смеётся сдержанно и коротко, с достоинством и уголками губ: хи-хи… так, и глазами, оценивающе, зырк-зырк по сторонам.

– О, здорово, если ужин! – восторженно округляет глаза Гера, и заносит палки над

«хэтом» и большой тарелкой. – Очень кстати, – заявляет он, и от души прикладывается к своему четырёхтактовому вступительному сольному куску  в «Бразильском карнавале».

Мы тоже так считаем. А что? Давно в гостях не были. Тем более у грузин. А кто не слышал о грузинском гостеприимстве? Тот, кто ещё не родился, пожалуй.

Мы встрепенулись. Такой на радостях бразильский карнавал публике изобразили, и себя и зал на «уши» поставили.

Гизо, меж тем, под бисирующие аплодисменты – ну лауреат же, как-никак, и красавец! –  исполнил весь свой забойный репертуар, вышел на финальную песню, вывел всех наших артистов на общий прощальный поклон, и мы, музыканты, раскачав последний аккорд под самые небеса, поставили мощную точку. Всё, гаси, чуваки,  свет, туши солнце. Мы закончили.

Сразу навалилась усталость … но, физическая. Будто вагон разгрузили. Хотя всё остальное в норме, даже излишне возбуждённое… А потому, что повод реальный есть. Обычно, после концерта, есть некий шанс с девушками флиртануть, либо – нет… что у нас обломом  называется. Но сегодня без обломов, сегодня у нас праздник – поход в гости. Что вдвойне чревато приятными приключениями… И для живота, и для чего-нибудь ещё там, такого этакого!.. Но это будет где-то там, чуть позже, потом, а сейчас… А сейчас, обыденная проза – быстренько собираем шнуры, упаковываем, укладываем инструменты.

А тут ещё и наши женщины масла в огонь подливают, приятно всполошились. Они были не в курсе официального приглашения, в комнате зав клуба отдыхали. Пока Гизо пел, сидели себе там, ждали своего выхода на финал. А вот сейчас, крутились вокруг нас, музыкантов, с вопросами: кто пригласил, кого пригласили, куда, и всё такое прочее. А мы знаем?  Мы же тоже едва не прозевали… Да и Гизо сразу после концерта ушёл, не переодеваясь, в зал, к  своим землякам. Вот вернётся и скажет. Собираемся пока. Ждём.            Быстренько собрались, переоделись… а тут и Гизо вернулся.

– Там мои земляки, взрослые люди, работают здесь, приглашают к себе в гости. Правда, без женщин, просили, и не всех. Пойдут со мной Олег, Коля, Саша и Артур. Остальные, Славик, и молодые,  пусть останутся с женщинами – мало ли что…

Одни из нас прокисли сразу, как я, например, другие, сами знаете кто, расцвели, плохо скрывая радость.

– …Славик, – это обращение ко мне. – Ты, за старшего. – Гизо дружески обнял меня. – Я бы и тебя с собой с удовольствием взял, но, ты же знаешь, лучше тебя здесь никто не соберёт и не сохранит инструмент, и реквизит, да и женщин… Так что, извини, друг, в следующий раз, ладно? – И всем остальным. – Извините, ребята, мы вам еды с собой принесём.

– А я сумку Лялину, красную, для этого возьму. Да, Ляля? – это уже Артур суетится,  включается в праздничную программу.

У Ляли действительно есть огромная сумка. Новая, красивая, красного цвета, с большими карманами по бокам, удобными ручками, изящными длинными замками на молниях. Импортная. По объёму, едва ли не рюкзак. Весьма внушительная. Ляле ничего не оставалось, как пожать на это плечами, и фыркнуть, я что, мол, пожалуйста: её-то Сашу вот пригласили…

В таком же – минорном – состоянии были и Людочка с Томочкой. У Томки вообще губы надулись от обиды, как у ребёнка: «У, Артурчик! У, эгоист!» Даже не стал жалеть её, Томочку. За сумку какую-то схватился! А у Людочки губки вообще в тонкую полоску превратились, будто и нет их вовсе.

Вот так вот повернулась, вдруг, ситуация. Обидно, досадно, но ладно. Перебьёмся, вздыхаю я, не в первый раз. Если уж сумку берут, пускай хоть так.

– Вы там, поосторожней, если что… – напутствую, как старший.

– Да, не напивайтесь там! – прямым текстом, выправляет моё пожелание Людочка. При этом строго косится на Коленьку-колпачка. Тот, насупив брови, отводит взгляд: вроде слышал, а вроде и нет.

И они ушли…

Ну а у нас – а что у нас! –  у нас, как обычно: короткое общение с местными музыкантами – палочки для ударных продать, струны, темку какую на нотном листке набросать… погрузка в автобус, размещение в гостинице… Поиск воды для чая, кипятильник, чёрствый хлеб, килька в томатном соусе… Ни помыться тебе – в гостинице нет горячей воды, – ни, извините, носки постирать. Старая, лет под сто, администраторша, и такая же приятная, древняя дежурная. Всё.  Все тебе прелести разъездной концертной жизни. И, значит, что? А, значит, спать. А что тут ещё можно делать, в «деревне»-то этой? Только спать.

Спа-ать!..

 

2

Мы уже и проснулись, и в столовую сходили, – с трудом её и нашли. Здесь их всего, оказывается, – одна. Ещё и закрыта была на перерыв. Ну, мы же артисты, конечно же, достучались. Что-то там поели… противное и кисло пахнущее.

Больше вокруг смотреть было и не на что – всё серое и невзрачное, вернулись в гостиницу. А ребят наших ещё нет. Загуляли, видать, наши ребятки, ох, загуляли.

Уже двенадцать дня! Двенадцать!!

А их нет.

– Славыч, может, там случилось что, нет? – беспокоятся ребята музыканты, поглядывая, то на меня, то, выглядывая в окна. Чужой городок, незнакомый. И люди неизвестные…-  Может, подрались, а?

Я и сам уже всё плохое передумал, сам уже места не нахожу. Действительно, мало ли, что могло случиться в гостях-то. Грузины ведь!.. Чуть что, говорят, сразу и за кинжалы. Да и наши тоже, палец в рот не клади, одного Артура хватит.

– Не знаю. Я даже не знаю, куда они пошли? Где они живут, те земляки-грузины?..

– А автобус когда за нами должен придти? – дёргают ещё вопросами музыканты

– В час дня. – Отвечаю.

– Через ча-ас!

И мы все с тревогой смотрим на дорогу. Ну, где они там…

Наши девицы, три царицы, уже и не шипят, осипли, только глазами одними сверкают. Они почему-то сразу решили – дело в водке. Только в ней. И насупились, вот погодите, мол! И зло на дорогу поглядывают. Ну, мы-то знаем, Артуру-то, вряд ли что будет, и Ляля, может, только издали побурлит на Сашку своего Залётного. А чего бурлить, чего стонать, знала же за кого замуж шла, одна фамилия чего стоит. А вот Коле-Колпачку, может влететь по-чёрному. У Людочки-то ручки крепенькие, подстать норову. Она и раньше бывало, зыркнет на своего Коленьку, коротко и сердито, он и гаснет сразу, как ниже ростом становится. Тревожно становилось за Колпачка.

Прошел ещё один час. Уже и автобус, бибикая, подъехал.

– Ну что, Славик, грузимся? – вроде так спокойно, подбоченясь, не разжимая губ, противным голосом уже спрашивает Людочка, вылитая сейчас бабка-Бабариха. – Сколько автобус будет тут стоять, бензин жечь, нас  дожидаться?

– Да…- тяну время. Хотя, понимаю, сейчас лучше чего-нибудь делать, чем вот так,  мучаясь, ждать. – Давайте, что ли, – говорю, – будем  грузиться.

Грузиться, так грузиться.

Грузимся легко и быстро, ровно в какие-то пять минут. Хотя и не торопились. А потому что всё отлажено. Водитель поглядывает на нас с любопытством, что-то артисты сегодня не весёлые, вялые  какие-то, квёлые. И женщины тоже, сердитые, и насупленные, как гусыни. Да они поругались между собой, наверное, угадывает он, и преувеличенно бодрым тоном спрашивает у меня:

– Ну что едем, товарищи артисты, или кого ждём?

– Да, сейчас… – нехотя отвечаю. – Пять минут подождём ещё.

– А мне хоть десять, – охотно соглашается водитель. – На поезд-то вы опоздаете, не я…

Вот, чёрт, и этот туда же.

Мы стоим около автобуса, во внутреннем дворике гостиницы. Людочка с Лялей уже, принципиально, заняли свои привычные места в машине, ждут. А Тамара, обхватив себя руками, нервно прогуливается по дороге, у выезда из двора, встречает.

Где же наши?

Я хотя и прячу беспокойство, но почти в панике: не могу принять решение, что мне нужно делать, как поступить, если вовремя не придут: что с поездом, что с билетами? Ехать – не ехать? Таких задачек я ещё не решал. Ко-ошма-ар!

– Да придут они, придут… – успокаивает всех барабанщик Гера.

– Там ещё и сумка моя… – Как бы в подтверждение этого, громко напоминает Ляля. – Совсем новая.

– Сами бы пришли, – не выдерживаю я, уже злюсь. – Но-овая!

– Придут-придут, куда они денутся, – это Виталька басист. – Сейчас явятся. Явятся-явятся, как миленькие явятся. Жрачку принесут.

– Хмм, жрачку. Сами бы хоть успели… Они же знают, что у нас поезд в четырнадцать часов. – Недовольно хмурит брови Терри Чейз. Толян наш, трубач который.

– Ага, знают они… – сухо и зло шелестит Людочка. – Шары они знают свои залить, вот что они знают.

Мы, музыканты, с пониманием переглядываемся, если так уж она мощно закипела, полный копец тогда нашему Колпачку сегодня придёт. Жалко парня, однако!

– Ну, мой-то Саша не очень! – вступается за «своего» Ляля.

– Зато мой может… – обрывает Людочка, и в подтверждение клюёт носом. – Не оторвёшь, как дорвётся.

Даже вот как! Для нас это большая новость. Такого мы за Колей-Колпачком ещё не знали. Ну, Колян! Ну, оказывается, орёл!.. А не скажешь по нему вовсе – тихий, спокойный, рассудительный… А вот!.. Если верить Людочке. А можно ей верить сейчас, нет? Сейчас нет, потому что злится на него, поэтому и наговаривает. Да нет, какой он алкоголик, какой он пьяница, нет, конечно. Там что-то другое! Там серьёзнее!

От всех этих размышлений, тревога ещё более возрастает. Ну, где же они?

– Та-ам…- вдруг истошно кричит Тамара, указывая на дорогу. – Что-то плохое там, Славик! Ребята, помогите!..

– Что-о-о? – мы бросаемся к ней. – Где?!

Выскочив за ворота, видим: метрах в шестидесяти, по дороге в нашу сторону, пыля ногами, крутясь и суматошно размахивая руками, довольно быстро бежит группа взрослых людей, мужиков, естественно, вокруг них крутится разная пацанва. Пацаны, завидя нас, рванули в нашу сторону.

– Славик, там на-аших, наверное, бьют, – вопит Томочка, и закатывает глазки.

–  А-а-а, наших бьют?!

Этот вопль звучит нам вдогонку. Мы уже летим навстречу.

«Вот, чёрт, – мелькает на бегу в голове, – так и знал, что дракой кончится. Ну, бляха муха!.. Ну, держись, шпана местная!..» Обогнав всех, подбегаю ближе, различаю детали толпы.

Навстречу бежит вдрызг растрёпанный Гизо, призывно машет руками – скорее-скорее. А вон и Сашка Залётнов, замечаю, с искажённым лицом суетится, постоянно меняет позиции в толпе… Как поплавок, туда-сюда, то тут, то там. Правильно делает, отмечаю, так труднее в драке попасть. Как говорят, в стрельбе по-Македонски. Читал где-то. Ещё вижу, какой-то  сгорбленный мужик  тащит  что-то на плече… мешок вроде… с трудом бежит, на полусогнутых. Тяжёлый, значит.  А почему мешок? Зачем мешок? Лица этого мужика не видно, мешок закрывает… Что такое! Вот мешок чуть развернулся боком… Да это же не мужик вовсе, это  Артур, оказывается, бежит… Отчётливо вижу его ёжик волос, круглые шальные глаза, приплюснутый нос, задыхающийся от бега раскрытый рот… И много пацанов вокруг… Не пойму, кто кого бьёт, но толпа явно возбуждена погоней… Бегут все вместе, как марафонцы, машут руками, оглядываются… Так это наши от погони, наверное, убегают, догадываюсь, вот в чём дело. Убегают они! Бегут!! Скорее бросаюсь на помощь  Артуру. Он чуть не падает от усталости. Потный весь, взъерошен. А перегаром несёт, как из бочки.

– На, Славыч, – обрадовано кричит Артур. – Бери.

Не сразу и понял, что бери, но мешок мгновенно перехватил, подставил плечо, перекинул. Тяжёлый какой!.. Картошка? Ба, да это и не мешок с картошкой, а Коля-Колпачок это. Его голова, туловище, руки, болтаются у меня за спиной. Животом, сломавшись, лежит на моём плече, а в руках у меня, его ноги, как раз под коленями. А зад его, как округлый таран, летит впереди меня… А какой тяжёлый «колпачок» оказывается, действительно мешок.

– От кого бежим? Где?.. С кем дрались-то? – кручу головой, не понимая. Вокруг нас, вижу, бегут местные пацаны, мальчишки, весело и ехидно ухмыляясь. Для них явное развлечение. Ай, как нехорошо, мы ж артисты и на людях. – А где Олег? – спрашиваю. Олега нигде не вижу. Где он?

– Ни с кем… не дрались, – тяжело дышит, бежит рядом Гизо. Он без шапки, волосы на голове взлохмачены, как у носатого Эйнштейна, на щеках, под носом, на шее темным мазком проступила щетина. – На автобус бежим, на поезд… А Олег… прямо на вокзал… придёт, туда… сказал… Ага!

– А с Колпачком… что?

– Да представляешь, Славыч, – от недоумения, выпучив глаза, при этом, выпятив грудь и налегке гарцуя,  с радостной улыбкой кричит Артур. – Как вчера кружку чачи дёрнул, так до сих пор в отрубе.

– Серьёзно? – чуть не спотыкаясь, переспрашиваю, так не бывает. – Может, сердце?

– Нет! – всё тем же радостным тоном сообщает Ара. – Какое сердце, ты что? Дышит, чувак, проверяли. – Но, вдруг, завидев летящую навстречу Тамару с куском внушительной штакетины в руке на замахе, вовремя отскакивает в сторону. – Тамара, ты что? – кричит. – Стой!

– Йех! – верещит Томка, не слушая, и опускает палку на подвернувшегося пацана. Тот, правда, зачем-то успевает увернуться, а вот мы с Колпачком тут как тут, подлетаем под штакетину, подставились.

Хрясь! Толстенная штакетина запросто ломается на моём «мешке». Томочка с удивлением смотрит на огрызок палки в своей руке. Губки у неё сжаты, лицо воинственное, решительное, злое… и растерянное. Она, видимо, не ожидала так быстро остаться без оружия… Как же теперь дальше защищать своих, Артурчика, чем?

А у меня,  за спиной, ноль реакции, только ноги мои чуть не подкосились от мощного удара сверху, как ещё один такой мешок на плечи упал.

– Томка, – кричу. – Ты, того, что ли?.. Куда бьёшь-то? Это же Колпачок!

– А-а-а! – не слушая, отчаянно размахивая огрызком, пищит Тамара, врубаясь в набегающую толпу.

– Ёпт… – толпа врассыпную.

Артур, подскочив сзади, выхватывает у неё оружие, сжимает её в объятиях, отрывает от земли, удерживает. Томка, на весу, ещё бьёт по сторонам ногами, машет руками, вырывается, постепенно приходя в себя.

– Тамара! Тамара, ты что? – кричит её в ухо Артур. – Это же я, Артурчик. Нас-то за что бить? – намеренно удивленно таращит глаза, разворачивает её к себе.

Томка, увидев своего Артурчика, вот так вот, близко, причём, живого и невредимого, повисает на нём, и, вдруг, громко  всхлипнув, начинает рыдать.

– Ну, ты что? Что ты?.. – успокаивает её, рыдающую, Ара, показывая нам глазами: «Я-то при чём? Женщины же, понимаешь, что с них возьмёшь!»

И такой вот, возбуждённо-рыдающей, дружной ватагой, на рысях, мы вваливаемся во двор гостиницы. От этой картины у водителя нашего автобуса аж глаза на лоб полезли, так до вокзала и не пришли в норму: ну, дают, артисты! вот это да! вот это цирк! почище всякого кино будет!» Ляля приняла своего Сашу безоговорочно и сразу, с едва заметной, правда, долей неудовольствия, как принимают любимого кота, наконец-таки вернувшегося в родные пенаты… «Ууу, негодяй!.. Ты мой хороший! Ты моя лапочка! Прибила бы..»  С Людочкой сложнее. Когда я внёс его, «колпачка», обездвиженного, задом вперёд в автобус, и завалил на сиденье рядом с Людочкой, она брезгливо отодвинулась, процедив убийственное сквозь зубы: «Уууу, свинья, опять нажрался!»

Раскинув руки, вальяжно развалившийся, как в шезлонге, до этого момента  неподвижный, Колпачок слегка вздрогнул, вроде ожил, видимо расслышал, и, не открывая глаз, отрицательно качнул головой, шалишь! Или хотел так сказать… Но Людочка, демонстративно отвернувшись от этой пьяни, игнорировала возможный диалог. Ну, это, в общем, для нас уже и не важно, диалог там, не диалог, это их семейное дело, главное, мы в сборе, можно ехать. Поезд ведь, как-никак скоро.

– Всё, поехали-поехали, – командую водителю. – Успеем, нет?

Водитель неопределённо пожимает плечами:

– Не фокусник,  в цирке не работал.

– Так гони… – Требует Гизо.

– Сейчас научим. – Уверенно обещает Саша, Александр Залётнов. Он-то как раз и фокусник, и антипод, и гипнотизёр… Знает, что говорит.

Машина, скрежетнув стартёром, резко завелась – с первого раза! – и отчаянно дымя, покатила к железнодорожному вокзалу. Видимо, водитель не рискнул переучиваться.

 

3

Маленький вокзальчик, такой же серенький и стандартный, как и все, например, РДК (Районные Дома Культуры), ДК (Дома Культуры), и просто клубы по всей окраине России, встретил нас особенным к нам вниманием присутствовавших пассажиров. Только мы, первый раз, хлопнули дверями вокзала, внося вещи, так и приковали к себе всеобщее внимание. Ещё бы, городские артисты приехали, из филармонии. Вернее, куда-то уезжают сейчас. Какая   живописная картина!.. На нас смотрели с большим любопытством и явной иронией. Если откровенно, то не без основания. И одежда у нас была довольно вызывающей, скажем, яркая и с вывертом – чудная,  и причёски явно хиповые, сказать патлатые, и обувь не такая как у всех, а на толстой платформе, и женщины яркие и раскрашенные, и перегаром несло, извините, не как у всех, а на целые сто километров. А уж когда мы в центре вокзала соорудили высоченную пирамиду из всех своих ящиков, кофров, футляров, и просто разных пакетов и  сумочек, вокруг нас уже стояли полукругом, наблюдая, разинув рот: вот это да! Сколько у них всего, такого этакого!.. Арти-исты! Уууу!   Филармо-ония!!

Ну, это они ещё нашего Коляна-Колпачка не видели. Он «гвоздь» программы у нас сегодня. Только  поэтому, чтоб не позориться, мы оставили его в автобусе, в надежде сразу же загрузить в вагон, напрямую. А поезд задерживался почему-то. Вот так всегда: когда надо – его нету, когда не надо – он тут как тут. В общем, нет его, как и Олега, кстати. Вот это обстоятельство меня беспокоило всё больше и больше: а он-то где сейчас, что с ним, почему Олега нет? А тут ещё и водитель этот, вдруг, заторопился: «Всё, я поехал, я поехал. В гараж срочно надо, в гараж». Кивая головой на лежащего на сиденье Колпачка, уберите, мол. Пришлось освободить салон. Не успели ещё ноги Колпачка сползти с подножки, пришлось его волоком вытаскивать, автобус, обрывая ботинки Коляна, рванул  в свой задрипанный гараж.

Ну что ж, ладно, пусть так.

Попробовали было вести нашего артиста под руки… Не получается: на ногах не стоит, волочит ноги, руки гнутся, не держат, и голова болтается, где-то в районе пупа, того и гляди, оторвётся. Мы его, с Артуром, и так, и этак тормошим, теребим: «Коля! Колян! Эй, Колпачок!  Очнись! Ты что!.. Грузиться надо…» – а Колпачок ни в какую, – шланг. Пришлось через плечо, таким вот, как и раньше, макаром, перекинуть, и нести его в зал ожидания, показывать людям.

Мест там сидячих, естественно, не было. Но нам мгновенно освободили, аж целых три, стоило нам приблизится. Что-то презрительно шипя, Людочка тут же отошла куда подальше, а мы остались, прикрывая своего товарища от любопытных глаз, сторожить нашего друга, чтоб на пол не упал…

– Ну, где же Олег, Артур? – тревожусь я. На это у меня есть все основания. Я, перед поездкой, его жене, Люси, то есть Людмиле головой обещал обеспечить его сохранность. Она так и сказала: «А ты, Славочка, головой мне за него отвечаешь, понял?» Я тогда легкомысленно отшутился, мол, да ладно, Люся, что там может случиться? Без проблем! Какие дела!  Согласился. А вот сейчас жалею об этом.

– Почему он не с вами пошёл, почему отпустили?

– Да ничего не отпустили, он сам ушёл. Пойду, говорит, прогуляюсь, подышу. И всё. А что?

– Ну, нету же! Сейчас же поезд придёт!

– Да не волнуйся, Славыч, «чувак тундра знает, сама дойдёт!» – и весело рассмеялся, напомнив анекдот про мудрого чукчу, который таким вот образом успокоил русского вертолётчика, сказав о выпавшем, с высоты четырёх тысяч метров, своём земляке, мол, «не волнуйся, тавалися, наса мюзик тундра знает, сама дойдёт, ага!» – я тебе говорю, сейчас придёт. Он же хаш несёт.

– Чего несёт? – переспрашиваю, в зале очень шумно, беспрерывно хлопают входные двери, гул голосов, смех… ещё гудки маневровых, не расслышал.

– А это подарок от грузин такой, хаш называется.

Что за хаш переспросить я не успел, прервал  оживший наконец Колян, наш «колпачок».

– Чего, чего ты сказал, повтори? – быстро наклонившись к нему, подставив ухо, переспрашивает Артур, ну не слышно же в шуме этом, гвалт сплошной. – Ты громче говори, громче, ну!

– Пи…

– Чего? Пикай громче! – требует невозможного Артур. – Ну, давай!

– Пи…

– Да пить, наверное, он хочет, – подсказываю я, и машу Людочке рукой, его жене, иди скорее, ожил твой Колпачок, горит весь, помощь твоя нужна. А Людочка – вот вредина баба! –  демонстративно отвернулась спиной, как и нет её здесь вовсе.

– Пи… – как комар, будто умирая, еле слышно продолжает пищать своё «колпачок».

– Ну! Пи… – тоном учителя младших классов, помогает Артур, угадывает. – Пи-ить, да?

– Пи…- не открывая глаз, послушно повторяет за ним Колпачок, и с трудом, наконец, выговаривает своё, главное, – …сать!

– Чегоо-о?! – поражаюсь я догадке, наверное, ослышался.

– Пи-исать… он хочет! – удивлённо повторяет за ним Артур, и смотрит на меня. – Ничего себе, детский сад, – растерянно усмехается. – Вот хохма, Славыч, писать он хочет. Что делать будем, а?  Чувак может обоссаться…  Прямо здесь. Представляешь, хохма? Шум, милиция…

– Что делать, что делать! В туалет его надо тащить, вот что делать. – Меня вконец раздражает и этот Колпачок, и Олег, который где-то бродит сам по себе, и наши ребята, которые заняты сейчас чем угодно, но только не этой вот, мокрой проблемой, и этот вокзал, своими откровенно любопытными, ехидными глазками попутчиков-пассажиров, и, вдруг – на тебе! – перспектива тащиться с пьяным Колпачком в тот дальний, вонючий туалет. Вспоминаю деревянное строение «М» и «Ж», на перроне вокзала.  Далеко оно, кстати, но… – Надо тащить.

– Да, придётся, – с обречённой миной на лице, оглядываясь,  соглашается Артур, видя, что замены нам, пожалуй, никакой нет, сбагрить Колпачка здесь не на кого, значит…  – Потащили, что ли. – Вздыхает, и перебрасывает руку болезного товарища себе на шею. С другой стороны подхватываю я, и, волоча ноги Колпачка, направились к выходу.

Нам уступали дорогу… Мы, как те санитары скорой помощи, правда, пряча глаза, угрюмо бурчим по сторонам, как пароль, информируем зевак: «Сердце, сердце… Приступ у человека… Дорогу, дорогу…» Ну, ситуация, бляха муха…

Долго ли, коротко ли… Вот и «М» и «Ж» – пристанционный туалет.

А там другая проблема, ещё и хуже.

Подошли к туалету, входить, правда, не решились – и места нам в этом вонючем домике, видим, мало, мы же в братской связке, да и грязно там, знаем, везде… ещё вступишь… ненароком в… Зашли сбоку, за это строение… За него, за… Ну, и дальше что? А ни чего! Руки «колпачка» у нас на шеях висят, заняты, значит, считай, нет их… Как он ширинку расстёгивать будет?.. Доставать… это самое… и всё такое обычное привычное… как? Кто? Он, видим, полный шланг. Висит как колбаса. Я Артуру:

– И что?

– Не знаю, – говорит, вполне определённо фыркает. – Пусть сам достаёт, – и хмуро косится на Колянину ширинку.

Да? Сам? С сомнением смотрим на Коляна.

– Давай Колян, – грозно приказывает Ара. – Расстёгивай ширинку, доставай своё хозяйство.

«Колпачок», не подавая признаков жизни, тем не менее, с готовностью, пропуская все  промежуточные предварительные фазы, послушно выпятил вперёд низ живота… готов уже. Более того, набирает воздух в лёгкие, шумно тянет носом, сейчас, мол, освободимся. На туалетный запах, наверное, человек пошёл, сразу так, без церемоний.

– Э-э-э-эй! Постой, постой!.. – весело кричит Артур, эта хохма его явно забавляет. – Ширинку сперва нужно расстегнуть, чувак, ширинку!

Голова «колпачка» согласно перекатывается с моего плеча к Артуру, давай, мол, действуй. Артур округляет глаза, отрицательно качает мне головой, нет, я не буду, пусть сам себе расстёгивает.

Пришлось мне расстёгивать… Ну а кому ж ещё, больше же тут никого и нет! Я представляю, какой аромат будет витать в плацкартном вагоне, если не расстегнуть сейчас пуговицы этих вот мятых штанов. Эх, чёрт, была, не была! Так!.. Где там, это хозяйство?.. Брр!.. Очень неприятный процесс, оказывается, скажу я вам, расстёгивать чужую ширинку в такой вот ситуации, и… Очень неприятный!..

…Да мягкий!.. Маленький!.. Холодный почему-то! И сморщенный, как червяк…

Но я и расстегнул всё  же ширинку, и… выдержал… Когда-то хирургом хотел стать, потому только и решился, и Колянино «хозяйство», хоть и с трудом нашел, извлек, и… А там уж оно и само… потекло… Как и время.

С облегчение вздыхаем с Артуром: вот и ладно, вот и хорошо. Стоим, как странное трехголовое, двурукое  чудище, с одним туловищем, о шести ногах и одной струёй. Журчим. Весьма странное и забавное, наверное, зрелище со стороны. Хорошо если местные фотокоры не засекли момент. Самое то будет, для худсовета любой филармонии. Нашей, так уж точно! Представляю заголовок «Ай-яй-яй, как им только не стыдно! А ещё артисты называются!» Крутим с Арой по сторонам головами, я – не я, и хата не моя,  прислушиваемся, не кончилось ли журчание…

Но радует главное – успели!

А застёгивать мне и не пришлось. Колпачок, изящно так, как робот, дёрнул своим тощим тазиком назад, как боднул кого, «ниппель» спереди и исчез сам собой, как и не было его вовсе. Ну и ладно, и молодец!

– Пошли назад? – спрашиваю Артура.

– Пошли! – говорит он.

Так, братской связкой и вернулись.

Наше место было свободным.

Перекрывая вокзальный шум, мелодично и громко несколько раз пробил станционный колокол. Пассажиры, вздрогнув, всполошились. Поезд… Уже!..  Наши тоже зашевелились. А у меня сердце от ужаса упало: а как же Олег? Олег-то где? В ответ, сразу же за звоном колокола, резко открылась перронная дверь, и в вокзал вошёл – это надо было видеть, как вошёл! – наш конферансье, Олег Поляков. Ну, наконец-то, явился, не запылился!

Улыбка у Олега до ушей, радостная и счастливая, глаза круглые, большие, лучатся смехом и весёлой иронией: ну как я вам, чуваки, в колокол тут отзвонил, здорово, да! А вы думали поезд, да? Ха-ха, вам, а не поезд! Я это! На голове – абсолютнейшая диковина в российских краях! – нахальный американский колониальный пробковый шлем. Это если издали смотреть, а если вблизи – обычная мужская шляпа, сверху обвязанная светлой шерстяной ниткой. Это Люся, его жена, изобрела такой вот зимний хиповый вариант для своего Олежека. Шикарная получилась шляпа, наимоднячая, кто видел. Единоличная и всеобщая мужская зависть – «люсиновка», как называл её Олег.  «Так, чуваки, никто мою люсиновку не видел? – Он её постоянно где-нибудь забывал. Наши отвечали всегда почти одинаково: «А где-то вчера тут она по коридору вроде шастала, беленькая такая, пушистенькая, в слезах вся. Тебя всё искала, спрашивала. Вы разве не встретились?» «Вот вчера – да, вчера встретились. А я говорю про сегодня. Сегодня никто не видел, а?» Потом спрашивал у меня. Я, конечно, знал, я же за него отвечал, как-никак. Значит, и за шляпу тоже. На нём длинное сейчас приталенное пальто, светло-кофейного, в прошлом,  цвета, по крайней мере, именно таким, ярким и красивым оно было в начале поездки. Щегольский же меховой воротник, как у тех офицеров вермахта, в «Семнадцать мгновений весны». Кстати, тоже Люсина работа. Одна рука Олега приветственно поднята вверх,  другой он, с трудом, под мышкой, держит пузатую сумку красного цвета размером с добрую подушку. Сам небрит, лицо заметно опухшее, но абсолютно довольное, счастливое. «Вот он я, ребята, здесь я, с вами!»

– А это вот, чуваки, хаш! – протягивает нам пузатую сумку, как бесценный приз. – Вот!

Мы, все, кто не был в гостях, кто стоически ждал, терпел, вынес это пытку, сглатывая набежавшую слюну, заглядываем внутрь: наконец-то наедимся! Жрачка, как говорит Виталька. Ну-ка, ну-ка, какой такой хаш?..

– Брр!.. – заглядывая в сумку, как от озноба  вздрагивает Людочка.

– Ффуу!.. – брезгливо отмахивается Тамара.

– Это… что? – отстраняясь, в голос изумляется и Ляля, то ли самой сумке, то ли содержимому.

Красная её импортная сумка битком набита обычными прозаическими бело-жёлтыми поросячьими ногами. Да-да, именно, мёртвыми. Торчат их закопчённые копытца, выглядывают короткие грязно-белые кости-конечности, с огрызками свежего мяса, блестят коленные суставы… Много конечностей. Много – целый ворох…

– Это что? –  ошарашено смотрим на Олега. – Хохма опять?..

– Хмм! Да это… на холодец… наверное… кости, – скептически хмыкая, кисло резюмирует Виталий, наш басист.  – Моя бабушка часто холодец делала. Я видел.

– Да нет, чуваки, что вы!.. – выпучив глаза, в свою очередь изумляется Олег нашей беспросветной темноты. – Это же ха-аш!! Понимаете? Хаш будем варить. Настоящий, грузинский, ну!

Мы не понимаем… Зачем нам обглоданные кости? Зачем?!

– Я вам говорю, пальчики оближешь, какой хаш получится! – по-восточному сладостно, пальцы щепоткой, показывает Олег, как именно мы потом будем их облизывать, ещё и благодарить его.

– Ай, а моя сумка! – взвивается вдруг на весь вокзал Ляля, при этом замахиваясь на Олега… – Испортил! – только сейчас она, замечая, какой грязной и неприличной стала её, в прошлом, шикарная импортная сумка. – Испоганил своими костями… Аааа! – и, рыдая, бессильно повисает на груди Сашеньки, Шурика своего, Александра Залётного, то есть.

Ту-тууу! Прерывая весь вокзальный шум и прочий посторонний бедлам, гуднул близкий свисток поезда. В низком регистре гуднул, солидно, внушительно. Похоже, что действительно наш. Да и пассажиры, перестав нас разглядывать, суматошно и суетливо потянулись на перрон, захлопали дверями.

Прочь, все мелкие проблемы. Даёшь посадку!

Впер-рёд!..

Готовимся, занимаем исходные позиции на своих штатных местах. Я уже говорил, в этом у нас, в концертной бригаде, всё без проблем, за исключения сегодня, естественно – хаш не в счёт! – Колпачка. Он продолжает быть в «устойчивом» состоянии глубокого анабиоза, в отрубе. Какой организм  у нашего Колпачка крепкий!  Одно слово – колпачок! Ладно, сейчас не до ехидных оценок и нервных эмоций. Сейчас посадка в вагон. А это очень ответственно.

Все самые тяжёлые предметы в нашем багаже: колонки, усилительную аппаратуру, таскаем и грузим обычно мы с Артуром. Но сегодня, в первую очередь – так коллектив решил –  нужно было загрузить Колпачка. Причём, загрузить быстро и без шума. Проводники могли и не взять такой груз. Могли. А могли и милицию вызвать, что совсем уж нежелательно. Задача, в общем, простая: один тащит Колпачка, другой охмуряет проводницу… Всего и делов.

– У нас восьмой вагон. Восьмой… – на бегу информирую Артура, чтоб он точно знал куда бежать. Он-то, сам, ничего из-под Колпачка не видит, разве что ботинки свои.

– А восьмой, это где? – не поднимая головы, это просто и невозможно, тяжело дыша, спрашивает Артур, со «шлангом»-Коляном на плече.

– Где-то там… – неопределённо отвечаю, заглядывая на проплывающие мимо вагоны. Я-то очень уже хорошо знаю, что на железной дороге попадаются иногда пассажирские поезда, в которых первым вагоном может значиться вагон почему-то под цифрой «двенадцать», например, или тринадцать, а последний может ехать под цифрой «один» или того хуже – «нулевой». Такая вот дорожная загадка, «регбус» для пассажиров, «кроксворд» для нас, называется… а может и юмор такой у них, чёрный, – железный, то есть дорожный. Поэтому, стоя на перроне предположительно в голове поезда, не факт, что именно там будет начало нумерации. Лучше начинать с середины, суеты потом меньше. Ага! Мы как раз там… Поэтому вот и кручу сейчас головой…

– Тогда, шире шаг, рота, – громко, сам себе – подбадривая – командует Артур, ещё ниже пригибаясь.

– Дор-рогу, слонам султана! – покрикиваю я на суетящихся пассажиров, расчищая Артуру путь.

Когда подбежали к восьмому, Артур уже и ноги еле волочил. Пришлось на ходу подменить.   А у подножки восьмого вагона стоял проводник – мужик. С лицом бухгалтера. Я, было, стал сходу, с  разворота, по дуге вписываться в дверной проём, к подножке, на посадку… Но Артур, мою кривую, неожиданно грубым образом выправил, протолкнул мимо нашего вагона. Жужжит мне при этом на ухо.

– Там муж-жик! Муж-жик, понимаешь? Руки – крюки, морда – ящиком! Не возьмёт он нас, не пустит. Беж-жим назад.

Ладно, думаю, бежим, так бежим. Слонам-то султана, какая разница – беги себе, да беги. Я и бегу… пока свежий!  Разворачиваемся быстренько на сто восемьдесят градусов, и назад. Впереди вагонов больше, значит, вероятность выше. Я уже и приспособился, кстати, нашёл, выработал тактику переноски тяжестей. Всё, оказывается, просто.

Нужно верхнюю часть своего корпуса сместить чуть-чуть вперёд, только немного, самую малость, чтоб груз начал падать, а скоростью бега удерживать его от падения. Не тащить, а удерживать. Понимаете? Совсем другой расклад сил получается. И легче бежать. Точно-точно. Важно правильно применить на службу человека бессмертные законы физики: всемирного тяготения, например. Выложить, на ходу, рассчитать угол падения и вектор скорости, и ещё, чего-нибудь там, такого этакого… – голимая для меня фантастика. Я с физикой-то не очень, но всё одно, получилось, бежать стало легче. Какой-то там закон сам собой, вдруг, под ноги подвернулся, вовремя сработал. Здорово! Так бы и крикнул сейчас, учите люди физику, да сил нет, и некогда, бежать пока надо, так что, извините, не до призывов…

Артур, в это время, бежал далеко впереди меня, исследовал ситуацию. Подпрыгивал, время от времени, дергал ручки закрытых дверей, исчезал в открытых… Тут же выскакивал, показывая мне руками, лети, мол, дальше, мимо.  А там уже и почтово-багажные, я вижу, невдалеке показались… тележки всякие. Ещё пара вагонов, с тревогой думаю, и к машинисту придётся проситься. Так что ли? Нет, надо решать самому. Эх, была, не была… Пробую сам.

Пробегаю мимо высунувшегося из вагона Артура, его там, вижу, снова выталкивают, пробегаю к следующим дверям, нацеливаюсь – открыты, ура! – хватаюсь за поручни, и, так вот, с Колпачком на плече, с трудом, но быстро взбираюсь на высокую подножку. Почти уже все сто процентов ступенек одолел, поднялся… Как, вдруг, неимоверной силы толчок вырывает из моих рук палки-поручни… как беззвучный взрыв оторвал… отбросил… И я, вместе с Коляном-Колпачком, спиной назад улетаю со ступенек подножки вниз. Падаю спиной, назад… машу руками, как птица, пытаясь всё же удержаться на ногах, устоять… Во что-то спиной, чувствую, упираюсь во что-то мягкое, податливое, толкаю это случайно подвернувшееся препятствие, опираюсь на него, пятясь… но… Сила толчка была такой мощной, такой непреодолимой и все сокрушительной, как мне показалось, что я – вот оно – масса на ускорение! – запросто сбиваю это слабое мягкое препятствие, а тут ещё и штакетник пристанционного палисадника под колени подло подбил… Улетаю назад, кубарем, через голову, вместе с тем мягким препятствием, и бедолагой Колпачком. Доли секунды и мы, ярким дополнительным украшением, распластались на невзрачном, сером ландшафте палисадника… Но недолго. Лежали недолго.

А долго нельзя…

Тепловоз, укоризненно и тревожно ту-тукнул нам, мол, долго вы там будете отдыхать-кувыркаться, а? Едем, нет? Да и вопль из вагонных дверей в чувство привёл.

– Аааа! Ишь, вы, пьянь всякая, тут, а!.. – как милицейский свисток, высоко, в конце второй октавы в голос вопит проводница, намереваясь опустить железный лючок над подножкой. Всё, пропало дело!

Нет-нет! Этого нельзя допустить, нельзя! Не закрывайте! Только не это… – беспомощно барахтаюсь я, в ужасе, пытаясь подняться. А тут и мягкое препятствие само собой подо мной зашевелилось, высвобождаясь – Артуром оказалось, уже рвануло вперед, вступило в интеллектуальный разговор с проводницей.

– Какая пьянь, вы что, мама! Мы артисты!

– Какая я тебе мама? – с фальцета, вдруг,  перескакивая на густой возмущённый бас,  кричит проводница. Нервное видать у неё это, от удивления. – Ишь, ты, сынок мне ещё тут какой выискался… Пьяный он! Я, что не вижу? Слепая? – она даже родной тепловоз  не слышит, не то, что нас.

– Да не пьян он, сестрёнка… – Явственно слышу, как звенят в судорожных руках Артура   ключи и отмычки к женскому сердцу, грохочут просто… Как жарко и страстно, в поисках тропы, модулирует его голос, любой тетерев бы на токовище позавидовал.

– И не сестрёнка я тебе! – отдаляющимися раскатами грома уже трубит проводница, оценивающе оглядывая Артура, явно прислушиваясь к нему… или к себе… Зацепил? Задел струну?.. Попал?! Ур-ра!! Нашёл!.. Подобрал! Молодец, Артур, вот молодец! Дальше иди, дальше!..

– Девушка, сердце у него… – едва не плача, слышу, лепечет ей Артур. – Понимаете, сердце…

– Де-евушка… – она уже сражена, она уже слушает, она – наша. – Ишь, ты, вспомнил!.. – подстраиваясь уже под тональность, чуть игриво, заявляет девушка. – Знаю я, где у вас, артистов этих, сердце… – уже глуше, не сказать мягко, звучат в тамбуре их голоса.

Пока я привёл Коляна в приемлемую, удобную для переноски форму, пока я его взгромоздил себе на спину, пока поднялся, пока перешагнул палисадник, Артур уже оттеснил горластую проводницу в вагон, освободил мне проход, и я, теперь уже глядя не под ноги – учёный – а вдруг она опять выскочит, да снова, как пнёт Колпачка в его зад, – смотрю только вверх,  в тамбур, чтоб, если что, увернуться… Осторожно захожу в вагон.

Поезд в это время – вот машинист молодец! – абсолютно без рывков, мягко и плавно покатил… и, главное, как вовремя! Как мы сели, так он и тронул. Словно наблюдал.

«Слава советским машинистам!»

Слава! Слава! Слава!

Да и нам тоже слава, если разобраться – ведь загрузились! Победили, так сказать чёрствость и бездушие некоторых несознательных чиновников от железнодорожного транспорта.

Ффуу!..

 

4

Кстати, и ехали-то поездом оказалось всего ничего, какие-то три с половиной часа, а нервов-то, нервов… А там уже нас и автобус ждал, почти такой же, раздолбанный,  только водитель другой, совсем молодой. Ой, люди, как он Лялю увидел!.. Как уставился!.. Чуть шею свою не свернул… А потом в зеркало своё, неотрывно… Непонятно, как и доехали. Ляля крутилась, как на иголках. И приятно, наверное, ей, и перед Сашиком неудобно. Чего это он так на неё демонстративно смотрит, молодой водитель этот?.. Женщин красивых не видал, что ли? Залётнов, потемнев лицом, насупившись, как индюк, сидел, втянув голову в плечи, делал вид, что это его никак не касается, и вовсе не задевает. Мы, усмехаясь, наблюдали, – новая хохма же, как никак. Интересно!

– Товарищ водитель, скажите, пожалуйста, а столовая у вас тут, где-нибудь, приличная, есть… – вежливо интересуется Гизо, заглядывая в окна, с удовольствием отмечая наклеенные на заборах наши яркие  концертные афиши, – нет?

– А как же, – обрадовался водитель наивному вопросу. – Даже две. Кстати, меня Колей зовут. – Вновь вывернув шею, торопливо представился он, в упор глядя только на Лялю, и поправился. – Николаем.

– Ага, понятно-понятно, Николенька… Мы поняли. Вы только на дорогу смотрите, на дорогу… – Всполошилась Томочка, он хорошо знала, что водитель смотреть должен только вперёд, причём на дорогу, и не только в городских центрах, но и в сельской местности.

И Гизо косвенно Томочку поддержал

– Вот, Николай, туда давайте сначала и заедем, в какую-нибудь из этих двух, –  резюмирует Гизо.

– Да, Коленька, – Томочка поторопилась внести коррективы. – Только в какой лучше готовят. – Ну, с Тамарой всё ясно: мы хорошо помним её прошлую больную проблему с глазуньей, гречневой кашей, и тефтелями. Нам-то всем ничего, а она, бедная, прямо посреди своего концертного номера и выскочила за кулисы…  «Караул! – кричит. – Мамочки!». Дня четыре весело хохотали потом, смеялись над ней, вспоминая. Хохма, развлечение.

– А в ресторане бы лучше… – криво усмехнулся Виталий. Он у нас в бригаде за доморощенного скептика, вместе с циником, часто косит.

Водитель не обиделся, весело хмыкнул, оценил шутку.

– Нет, ресторанов у нас, к сожалению нету. По праздникам в столовой кафе только. Но она сегодня не работает, закрыта – плита вчерась сгорела, а другая столовая, ПМКовская, рабочая,  сегодня и завтра – выходной.

– Оооо!

– Уууу!

– Тогда,  в клуб, – почти ворчит Гизо. – А потом уж и в гостиницу. Далеко ещё клуб-то? – спрашивает.

– Да нет, почти рядом… – пожимает плечами Коля.

– А билеты-то хоть проданы? – интересуется  Артур.

– Давно… – утвердительно кивает водитель, аккуратно лавируя в бредущем навстречу стаде коров. Коров много. Они, разноголосо бренча колокольчиками, идут широко, свободно. Заняв собой и дорогу, и кюветы, и тропинки возле заборов и оград. Большие, криворогие, лобастые, с круглыми боками, крутят головами, машут хвостами. То бредут, то задумчиво останавливаются, то шарахаются в сторону, уткнувшись, вдруг, в автобус, часто призывно мычат, забавно вытягивая шеи. – Передвижная мехколонна большую часть билетов взяла, – спокойно перечисляет водитель. – Потом наш гараж, я знаю, взял – у меня первый ряд, кстати,  двенадцатое место! –  выразительно глянув на Лялю, подчеркнул Николай. Ляля, замерев, уже смотрела в то же окно, что и её Сашик, уши только предательски горели. – Больница ещё взяла, – продолжал перечислять водитель, – потом Поссовет, школа… И всё, нет билетов.

– Опять аншлаг, чуваки! –  с довольно миной язвит Виталий.

– Что? – не расслышал водитель.

– Не обращайте внимания, Коленька, – это Томочка сглаживает углы. – Этот недоразвитый юноша спрашивает, далеко ещё клуб, нет?

– Почему это недоразвитый? – надув пухлые губы, с обидой  в голосе  цепляется к ней Виталик. – Вполне…

– Ну ладно, пусть переразвитый, – легко соглашается Тамара. И с невинным выражением  смотрит на Виталика – какая разница?..

Мы молча наблюдаем за пикировкой. Это обычное явление в бригаде. Разрядка такая. Очередная хохма. Молодец сейчас Томка, отбрила, – оценивающе отмечаем. Но не вмешиваемся. Тамара с удовольствием видит, что выиграла раунд, с концертной поставленной улыбкой вопросительно поднимает бровки на  водителя. – Далеко?

– Ааа… – тянет водитель. – Клуб? Понятно. –  И опять смотрит только на Лялю. – Вот он уже, приехали.

Клуб – Дом культуры. Обычный каменный, двухэтажный, с колоннами. У нас здесь тоже «двойник» – два концерта. Так и большая клубная афиша, и наши цветные, извещают: Эстрадный концерт «Мы зажигаем солнце», в двух отделениях. Солист, заслуженный артист, лауреат международного Сопотского фестиваля Гизо; конферансье, лауреат Всесоюзного конкурса артистов эстрады Олег Поляков; русская певица, заслуженная артистка Российской Федерации… жонглёр, и всё остальное прочее. Включая и нас музыкантов, естественно, вокально-инструментальный ансамбль. Начало в девятнадцать часов, и в двадцать один тридцать. Так вот, определённо и доходчиво на холсте яркими красками всё это и выведено. Издалека видно. В глаза бросается.

– А молодец всё-таки наш администратор Мишаня, а! – восклицает Олег. – Хорошо кассету отрабатывает, с усердием. И реклама висит, и афиши расклеены, и все билеты проданы… Ему надо, Гизо, – Олег тормошит художественного руководителя. – Премию за это выписать.

– А столовая не работает… – Вновь, как в укор, уже в адрес «хорошего» администратора, язвит неугомонный Виталька, и неожиданно получает от Александра Залётного, Сашки, то есть тычок в бок:

– Кончай зудеть, без тебя тошно. Ресторан, столовая… – передразнивает. – Продмаг бы был…

– Есть у нас продмаг… – живо откликается Николенька, водитель наш. –  А как же! Большой. Тут же, в центре он… До девятнадцати работает. Сегодня, правда, на час раньше…

– Ну вот!  – ехидно поджав губы, умолкает Виталька, так и знал, мол…

Зануда, наверное, или юмор у них такой, у артистов, гадает водитель и подруливает к боковому крыльцу клуба, ближе к сцене чтоб, так реквизит удобнее артистам таскать…

Всё, приехали. Выгружаемся!

Мы-то к Виталькиным «забросам» давно привыкли. Не замечаем. У него всегда, знаем, одно из двух  психологических состояний: или восторженная эйфория от всего увиденного, либо полный цинизм, пессимизм и вселенская хандра. Но только до сцены, только до концертной площадки. Потому и прощаем… Пацан же, понимаем! «Это всё от избытка гормонов в крови. Половое созревание!.. Мальчишка ещё, сосунок!» – так о нём говорит взрослая Людочка. «Да бабу ему хорошую надо, в смысле женщину, и всё». – Транспонирует идею Томочка, и ловит Артурчика взглядом, так, нет? Артур, по-восточному хитро жмурится, как кот, наевшись задаром сметаны. «Это возрастное, потом пройдёт». – С грустинкой  утверждает и Ляля.  А я, лично, например, не согласен. Мне тоже женщину бы надо, нам всем, но я же не бросаюсь, извините, на всех, не рычу… Хотя, порой так хочется!.. Просто я  сдерживаюсь. А может зря?..

–  Да зачем нам столовая, – вспоминает свою миссию Олег, нагрузившись двумя тяжеленными кофрами. – Я же хаш, чуваки, сегодня варить буду! Хаш, ну! Пальчики оближешь.

 

5

Разгрузились. Всё выложили на сцену. Осмотрелись: где будем переодеваться, где какие розетки, где включается освещение, где кнопка занавеса, в какой стороне туалет… Всё как всегда. Потом расставили аппаратуру. До начала первого концерта целый час. Море времени. Разбрелись кто куда. Вернее, не кто куда, а в местный продмаг.

Только Гера, он сегодня дежурный по охране нашего имущества, остался в пустом зале, на сцене. Сел за свою «кухню», тёмно-красный «Ludwiq», ударную установку, и оглушительно тарахтит там сейчас, разминается. Дробит ватную тишину зала, крошит её на мелкие кусочки… Под восхищенные, естественно, взгляды местных музыкантов и любопытных пацанов. «Гля, как классно у него получается!». «Ну, так!.. Филармония!»

А я с Виталькой в библиотеку. Мы с ним не пропускаем ни одной избы-читальни. Там и теплее, кстати, всегда. Я обычно сажусь у батареи, раскрываю какой-нибудь журнал с картинками, Огонёк, например, и разглядываю, минут… а, сколько есть, положив руки на еле тёплую или огненно-горячую батарею. И тихо в библиотеке, и интересно, и руки согреваются. Но не всегда.

Бывает, что и библиотеки как таковой нету, бывает, что и закрыта она, бывает там тоже холодно, как в холодильнике. Тогда забираем у завклубом какой есть отражатель-обогреватель, и, подставив руки, как к костру, отогреваем… обычно руки и носы. В первую очередь, конечно, пальцы рук.

Но в библиотеке всегда хорошо. Такие книжки интересные попадаются, зачитаешься! Последняя, например, я её, кстати, с собой прихватил – Исаак Бабель «Одесские рассказы» называется. Интересная!.. А язык изложения какой сочный! А тема, какая!.. Я же гражданскую войну знаю только по «Первой конной» Буденного, Фадеевскому «Чапаеву», «Оптимистической трагедии» Вишневского, и других, таких же оптимистичных. А тут – какой-то Бабель, и такая колористика, такая правда жизни, так всё ярко и по-народному правдиво, аж дух захватывает. Те книжки, прежние, проигрывают. Проигрывают, проигрывают – безвкусные какие-то, однобокие. А тут!.. «Бились, аж юшка текла…» Представляете, пишет, не кровь алая, каплями на землю – патетически и высокопарно –  а обычная, привычная по народному воскресному мордобою юшка.  Или, такая вот фраза: «День бились за белых, следующий день за красных…» Вот тебе и бабушка Юрьев день!  Как это так? А где же проснувшееся большевистское классовое чутьё и высокий народный патриотизм масс в его борьбе за своё светлое будущее?.. Вся история совсем по-другому открывается. Сильный контраст получается, поразительный. Оказывается, вот оно как на самом-то деле было. Интересно. Прямо мозги шиворот навыворот. Нет, таких книжек я ещё не встречал.

– Классный писатель! – показываю Олегу. – Мне понравилось. Читал?

– Да, конечно. Настоящий писатель был. Потому и запрещённый, – одобрительно замечает Олег, и с удивлением кивает на книжку. – Как ещё завалялась? Почему не сожгли?..

– Как это – сожгли, зачем?

– Это распространённый инструмент партийно-политической пропаганды. Обычный. У нас тоже. Ты хохмишь или действительно не знаешь? – переспрашивает Олег.

Ну откуда же я могу знать. Я действительно не слыхал. Да и где я мог слышать? После школы сразу в армию, потом сразу в филармонию. Ни в какие закрытые комиссии не входил, как и в открытые, кстати, да и вообще… не участвовал. А что? Хотя, где-то в памяти есть такой эпизод, может два, из какого-то фильма. Там немцы на площади, ночью  – эффект видимо выше – сжигали книги. Много книг, целый костёр… огромный костёр. Я такие большие костры в пионерском лагере только видел… Но он же был из хвои тот костер, из старых, сухих деревьев там, книги… Немцы! Фашисты!

Олег между тем поясняет.

– Понимаешь, старичок, – у нас, в концертной бригаде манера такая обращения друг к другу, братская. – Наша славная Коммунистическая Партия, периодически рассылает по всем библиотекам – от самой большой, до самой маленькой, последней – цековский, специальный такой, строго закрытый циркуляр.  Где все книжки, по списку, должны быть – все до единой! немедленно! – изъяты из обращения, и под присмотром местного инструктора по культуре, и на глазах той же закрытой комиссии, в одночасье должны быть сожжены. И к этому составлен соответствующий акт, с подписями и печатями. Как книги вредные для народа. Вредные! В списке, обычно, книги провинившихся, нелояльных режиму авторов, и всё такое прочее. Понятно?

– Но ведь это книги!

– Потому и сжигают.

– А вот этот вот, Бабель?

– А вот этот вот спасся или его спрятали. Не все же библиотекари такие послушные, есть и умные. Так что, старичок, прихвати книжку, всё полезнее будет… и не сожгут.

Я и прихватил. Здорово написано. Мне очень понравилось. Наши, в бригаде, все уже перечитали, всем  понравились рассказы. Молодец, мужик, Бабель, даром, что еврей.

Нарушая сонную тишину библиотеки, громко скрипнула дверь… Отрываюсь от тёплой батареи. О, это за нами с Виталькой – наши женщины пришли. Они за продуктами ходили. Ур-ра! Сейчас чего-нибудь перекусим перед концертом. А есть действительно очень хочется, мы ж голодные все, аж со вчерашнего утра.

А какое богатство на столе: хлеб серый, масло сливочное, икра кабачковая, чай заварной. Везде по стране дефицит, а здесь, пожалуйста, вам – «Цейлонский» третий сорт, ещё и байховый, лучший, значит; сахар рафинад и «частик». Частик, это рыба такая, кто не знает.  Ну, нормально. Вскипятили быстренько воду в стаканах, заварки туда сыпанули, сахару булькнули… нарезали хлеба по-царски, большими ломтями, открыли кабачки, частик этот самый… Едим всё это, даже лопаем… Умм!.. Вкуснота! Даже – вкуснотень!!

Но женщины кривятся, очень недовольны: в магазине, говорят – самый большой местный – голяк,  шаром покати, ни трикотажа тебе, ни продуктов, ни парфюмерии… И как тут люди живут? Непонятно! Завклубом – женщина, подвижная такая, шустрая бабулька, в возрасте, пухленькая по виду, в круглых очках, волосы строго назад и пучком, вылитая  Надежда Константиновна, а на самом деле, Мария Николаевна, оказывается, видя наш полдник, сердобольно пообещала угостить нас, горемычных, после вечерней дойки, после концертов, значит, свеженьким  молочком, сметанкой и хлебцем беленьким.

– О, мама! – восторженно вопит Виталька, и лезет обниматься. Он, мы понимаем, дурачится, но выглядит всё очень серьёзно и правдоподобно, артист парень. – У меня бабушка такая же добрая  и красивая, как вы. – Поясняет ей. – Так же бы поступила. Спасибо. Спасибо, за доброту вашу русскую. Особенно, если можно, сметанки бы. Давно не видели. Так соскучился, так…

–  Да ладно вам, чего там, – смущаясь, Мария Николаевна машет рукой. – Этого добра у нас у всех полно. Своё всё. Не жалко. Да и в гостях вы…

– Это да, – солидно, как вроде Шаляпин, одобрительно басит Артур гостеприимной бабульке. – Это по-нашему, это по-советски.

Кстати, почему басит. Дело в том, что он у нас не только солист-гитарист, но и вокалист. Тоже кое-что в программе сольно поёт. Правда голос у него похож на голос Гизо, а у Гизо, на голос Тома Джонса, Фрэнка Синатра, Магомаева, Хампердинга, вместе взятых, поэтому, чтоб отличаться, Артур нажимает на жёсткие обертоны своего голоса. Низы таким образом раскачивает. Это выглядит обычно так: «Чайковскый-й-й… – звучит распевно его громкий, властный, не устоявшийся ещё басок вне зависимости от времени суток, естественно в сонной тиши гостиницы, особенно утром. Нас, мужчин, обычно селили в двух многоместных номерах, на первом где-нибудь этаже гостиницы. А женщин, часто в одной, трёхместной, естественно выше, на третьем, например. И дешевле это, и вроде  как вместе. Так вот, где-нибудь утром, а это нужно заметить, никогда не было привязано к какому-либо конкретному устоявшемуся времени, либо погодных условий, зависело от малой случайности – когда именно Артурчик просыпался или высыпался. Проснувшись, оглядев ещё спящие или  уже просыпающиеся ряды своих товарищей, смачно потягивался, хрустя сочленениями, когда  кроватными, когда своими. Вскакивал вдруг, по-боксерски резко и проворно. Бесшумной, той же, боксёрской, танцующей походкой вытанцовывал в коридор, плотно прикрывал за собою дверь, чтобы ботинок случайно в него не прилетел, вставал там, в позу оперного певца. Шумно, носом, набрав воздуха в лёгкие, нахмурив брови, набычившись, словно римский трибун-патриций, громко, призывно и пафосно басил в сонное коридорное пространство, трубил: «Чайковскый, – именно «ый», в такой манере обычно в консерваториях объявляют концертные произведения, и заканчивал логику своего выхода фразой, – ожидание!» Ну, есть у Чайковского такое знаменитое произведение, сто раз, наверное, все слышали. Правда, в интерпретации Артура смысл был другим.

Ещё не остыл звук этого громогласного объявления… эхо ещё испуганно мечется по всем коридорам и лестничным зигзагам… как, чу! – где-то в вышине, с верхнего этажа, – мы хоть и не проснулись ещё все, но с интересом ждём, слушаем! – доносится ответный отклик, небесное и ласковое, нежное и покорное: «Сейчас, Артурчик!» Это голос Тамары, Томочки, то есть. Артурчик, расслышав отклик, удовлетворённый, поворачивался, и не спеша, солидно возвращался в комнату. Если отзыва с первого раза нет, что было редко, очень редко, звучит его повторное, уже более грозное… «Чай-ко-овскы-ый…», и всё остальное прочее. Третьего раза обычно не бывало. Не успевает и до койки дойти Артурчик, как лёгкий стук в дверь прерывает ритуал действа, входит Тамара.

Входит обычно просто, по-домашнему – ох, язва! ведь знает, что в койках одни «голодные», со сна мужики, и… – она  в ярком длинном, чётко облегающем её обольстительные женские формы халате на – возможно! –  голое тело. По крайней мере, ноги в распахе халата видны абсолютно голые и заманчивые. И причёска у неё, как раз для этого времени, а-ля Бабетта – взбалмошная и ветреная. А в руках, на блюдце, она держит стакан крепко заваренного дымящегося – когда успела! – чая, уже с сахаром и большой бутерброд, обычно с маслом. Нам она приносит очаровательную свою улыбку и лояльное: «Доброе утро, мальчики. Как спалось?» На это можно не отвечать, потому как вопрос только Артуру. Здесь всё Артуру, она вся в Артуре… Потому и «Чайковскый», потому что про чай. И «Ожидание», потому, что приказ – бегом, значит, девочка!

Но голос Артура – нужно отметить – прокатывается всегда очень солидно, со временем всё глубже и объёмней.  Не всякий постоялец-командированный, кроме нас естественно, поймёт, что это за объявление такое громовое людям послышалось?

– Уважаемая Мария Николаевна, – вежливо переключает на себя внимание хозяйки Дома культуры Олег. – А не найдётся ли у вас… ведерка эмалированного, желательно большого и чистого?  Можно и цинковое.

– Чистого? – не скрывая удивления, озадаченно переспрашивает завклубом, зачем им ведро-то, причём, большое.

– Да! – интеллигентно кивает Олег. – Большое.

– Это что ли для молока, да, Олег? – восторженно, с детской непосредственностью мгновенно реагирует Виталий.

– Гхе-гхымм… – Поперхнувшись такой бестактностью, в ужасе округлив глазки, с мягкой всё же, московской, укоризной, одёргивает Людочка. С нажимом спрашивает. – Олежек,  гхе-гхым… куда нам его столько?

– А что, правильно. Молока много не бывает… Если ещё и домашнее. Останется – пустим на сметану! – развивает идею неутолимый Виталий. – Я даже знаю, как её сделать. Я бы и коровку сам подоил… Да!

У нас у всех, у мужиков – это заметно –  тоже лёгкое замыкание. В уме считаем: если две-три трёхлитровые банки, это шесть – девять литров молока, а если целое эмалированное ведро налить, сколько ж это литров будет… Это… ого, себе! – за двенадцать вроде, если не больше. Много!  Ну не слабо Олег загнул. Всем достанется. Орёл старичок! Но молчим, потому, что не всё пока понимаем. Томочка, та вообще ни гу-гу, замерла, как на стоп-кадре. Она хорошо знает, уже учёная, именно так лучше всего «проехать» сложную ситуацию и не попасть впросак. А умная Ляля демонстративно фыркает, при этом качает головой, и с высокой укоризной смотрит то на Олега – с ним она принципиально не разговаривает, мстит за сумку – то на Витальку, – ну, наглецы, ну, нахалы. Уж не позорились бы со своей жадностью, и других не позорили!..

Мария Николаевна, блестя стёклами очков, близоруко щурит глазки, попеременно смотрит на артистов, силясь понять, шутят с ней или нет, и правильно ли она поняла скрытый смысл чистого ведра, как её просят. Не поскупилась ли она перед гостями на две-то банки молока.  Их же вон сколько, все молодые, да здоровые, сказать, большие все, крупные… И женщины, красивые все, холёные, городские… куда там, за титьки коровьи им дёргать! Ещё подумают, что жадная… обидятся.

– Да нет, что вы… – Испуганно машет руками Олег, видя, в какую сторону качнулись размышления. – Нет-нет, Мария Николаевна, не для молока. Что вы! Это… для… эксперимента одного нужно. Понимаете? Пустое!.. Мы  вернём.

– Пустое! – с облегчением, восклицает завклубша и восстанавливает легкий прежний тон. –  Да я ничего… я знаю, что… отдадите. Думаю, найдётся, пустое-то… Всегда такое найти где можно. А вам это сейчас надо или потом?

– Ага, сейчас и нужно. Если не трудно.

– Да нет, не трудно. Тут же рядом всё. Я внука и пошлю, он тут где-то бегает, – поднимаясь со стула, заторопилась  завклубом. – А ты, – пряча весёлую усмешку, остановилась взглядом на Витальке, приглянулся видать парень, приглянулся. – Если хочешь, как сказал, можешь сходить потом со мной, подёргать, подоить, то есть. Если корову не боишься…

– Я боюсь? – будто обомлел на радостях Виталька, воскликнул восторженно. – Да я, можно сказать всю свою жизнь… мечтал. Чтобы, вот так вот, своими руками, жизнь настоящую  за титьки коровьи  подёргать, пощупать, подоить в смысле.  Мама!..

– Ладно-ладно, – уже весело отбивается от Виталькиных объятий Мария Николаевна.

– И я с вами, – вдруг заявила и Томочка. – Можно, а, Артурчик?

Теперь уж и Артур всплеснул руками.

– Вот тебе на, а я-то тут при чём? Конечно, сходи, если хочешь… Подёргай. Не надёргалась ещё!..

Весёлый хохот – опять Томочка на хохму наступила! – прерывает первый звонок.

Ха-ха-ха…

Хо-хо-хо…

– Всё! – вытирая слёзы, останавливая дружный смех, кричит Гизо, – всё, закончили… дёргать! Быстро всем переодеваться.

 

6

Концерт начали вовремя, в девятнадцать пятнадцать. Зал переполнен. Где нельзя было приставить стул, там стояли. Ближе к сцене, в проходах, подстелив газетки сидели на полу. От первых рядов до самой сцены разновозрастная детвора, лет до четырнадцати, сидела на полу, плотно прижавшись друг к другу. У некоторых, самых «приближённых», даже подбородки лежали на сцене, как на школьной парте. Они, минут пять-десять, после начала вертелись ещё в свете рампы и прожекторов, ёрзая и толкаясь, умащивались. Потом увлеклись концертом, забылись, улыбались, восторженно блестя глазами, азартно аплодировали, восхищённо переглядывались.

С моего места на сцене всё это очень хорошо видно. Я – органист, сижу за инструментом сразу же за первой кулисой, чуть развернув орган левой стороной к зрителям. Очень хорошо вижу и зал, и противоположную сторону сцены. Там, с краю, напротив меня, бас-гитарист Виталька свою партию вытанцовывает. Рядом с ним Терри, Толик, гудит на своей соло трубе, и ближе всех ко мне – Артур со своей красной полуакустической «Мюзимой» и чешской акустической гитарой. Чуть в глубине сцены, почти заняв её всю, как всегда, расположился со своей полной ударной установкой «Людвиг» Гера. Его худое остроскулое лицо, с видимым налётом меланхолии – просто сценическая маска – полнейший обман, ничего общего не имеющей с правдой жизни. Стиль у человека на сцене такой: длинные разлетающиеся волосы; азартный румянец; тёмные раскосые глаза – он татарин – то широко открытые, невидящие, то полуприкрытые, ускользающие; руки… о, руки! – порой, кажется, что их много, гораздо больше, чем у обычных простых людей, не барабанщиков; ноги и те непрерывно в работе –  всё время выстукивают, то ровные доли, то синкопы, то всё это вместе… Весь он сам, всё его тело только в ритмическом рисунке, только в нём, в движении, в ритме.  У всех у нас, естественно, микрофоны, мы ведь «ВИА», значит, ещё и поём. В этот раз мы катаемся с голосовой и усилительной аппаратурой «Биг100». Хотя, в общем, кому это важно, как она называется. Главное, для таких площадок, порой, кажется, и «Кинаповской» аппаратуры бы хватило. Но, извините, уровень не позволяет нам опускаться ниже этой вот «Биг100», да и звуковые эффекты кое какие часто нужны.

А вот сейчас мы… извините, я прервусь, – поём. Томочка спела очередной запев, и мы, уже квартетом, вместе с Томочкой, подхватываем, разворачиваем, сверкая гранями и радугой четырёхголосного вокала: «Зве-ени золотая, шуми золотая, моя золота-ая тайга-а!», – припев её патетической песни из дальневосточной тематики «Тайга золотая»…

Всё звучит нормально, широко песенно и шикарно, как расписано, но… неуместные звуки, холодные металлические, тихое бренчание, вплетаясь, слева от меня, заставляют, не отрываясь от микрофона, повернуться на посторонний в аккорде звук: что за ерунда, кто посмел?! Что-то подобное слышалось уже и раньше, когда мы, тогда ещё, через стадо коров проезжали. Бренчание, вроде такое…  Непроизвольно оглядываюсь…

?!

О, а это Олег посмел, оказывается, причём, запросто. Хохмит опять… Стоит себе, широко улыбаясь,  прячась за кулисой, тихонько, только для меня, бренчит дужкой ведра, привлекая моё внимание, показывает глазами на ведро в своих руках – серебристое, цинковое. Новое!

Гляди, мол, Славыч, что я достал.

– Сей-час ха-аш бу-дем ва-ри-ить! – прикрывшись шторой кулисы, артикулируя, шепчет мне, сложив руки рупором. – Во, как вкусно будет. – Показывает на пальцы щепоткой от губ. – Отвечаю, старик!

При этом, едва не прозевал выскочить на авансцену – бросив ведро, глухо брякнув дужкой – приглашая Томочку на очередной бис: «Тамара… Аганшина!.. – громко, чётко, восторгаясь и любуясь, представил её публике Олег. – Прошу, пожалуйста!.. Прошу!»

Томочка, конечно, вышла, вернулась, пококетничала с залом, туда-сюда приседая в глубоком реверансе, и, выпрямившись, утицей-белой, лебёдушкой длинношеей упорхнула за кулисы… с её-то ростом! –  выдернув при этом, каблуком, общий силовой кабель из розетки. Ай!.. А  ведь предупреждали слониху! Через пару секунд, естественно, наши микрофоны и погасли, как умерли.  Но мы, музыканты, вовремя заметили блеснувшую вилку провода, суматошно рванувшуюся вслед за Томочкой. У нас, у музыкантов, от этого глаза на лоб: сейчас же звуку капут!..  Я тоже чуть со своего места за проводом не рванул, хоть и на другой стороне сцены сидел. Но там быстренько справился Виталька, да и Терри подсуетился. Оба прыгнули за вилкой, на глазах у зрителей, как дремавшие было коты, вслед за рванувшей, наглой мышкой.  Получилось это у них, хоть и не изящно, не по партитуре как бы, но звук в микрофонах, как неожиданно утух, так тут же, вновь, и напружинился силой, звуком в смысле. Олег, конферансье, тот даже и не понял – спиной к нам стоял – что у него с голосом вдруг случилось, как поперхнулся вроде или с микрофоном что-тоу-фуу, – осторожно дунул, они чутко отозвались. Нет… микрофоны дышат одним с ним дыханием… уже!..

Ну, Томка, ну, блин, слониха. Высокая, здоровая, а грации, на один поклон только. Укоризненно смотрим на Артура, а ты куда смотришь? Артур пожимает плечами: я тут при чём?.. Она же оторвала провод, не я!.. С неё и спрашивайте. Нашли стрелочника!..

Кстати, Томочка так и не поверила, что это она нас так, вдруг, славно обеззвучила. «Да, ладно, – говорит, – вам, опять надо мною хохмить, хватит. Я бы как-никак почувствовала».

Ага, почувствовала она… А то, что Терри, хватая скачущий за ней провод, чуть свою «золотую» фирменную трубу об пол сцены не грохнул… А Виталька, от усилителя своего чуть на веки не оторвался… Хорошо, провода хватило, а то бы хана пришла нам без бас-гитары, – пока бы это другой провод достали, да пока бы подсоединили.

Слониха, слониха, чего там.

?!

– Ну, ладно-ладно, приятная слониха. Изящный такой слоничек… Даже меньше, чем слоничек.

?!

– Ладно, Том, мы тебя простили. Простили-простили! Не расстраивайся!..

?!

– Томка… Тома… Ну чего ты! Ну, хватит плакать, Томка… Томочка, ты обиделась что ли? Мы же так, любя же… Пошутили, в общем.

?!

– Ну, вот, уже и пошутить нельзя!

?!

– Артур, а что она шуток не понимает?

Мы же ещё и виноваты, остались… Эх, женщины!.. Не наша ль в том, как говорится, вина…

А концерт, в общем, идёт. Нормально идёт. Как по маслу, по нотам, то есть.

Замечаю, в углу, несколько сзади от меня, за кулисой, Олег колдует над тем самым ведром. Периодически, нет-нет, выйдет на сцену, похохмит там, объявит следующую песню или что там дальше, и опять колдует. Да так, видимо, здорово колдует, что к концу второго отделения первого концерта, у меня из-за спины потянуло запашком мяса свиннинки. Там, в ведре, вижу, от двух больших кипятильников, вода меж к… хотел сказать, меж камней вода бурлит, нет, меж костей она сейчас бурлит. Ага! Да сильно так бурлит. А Олег пританцовывает возле ведра, словно шаман какой, правда в шикарном тёмно-вишнёвого цвета концертном костюме-тройке, и порой, ложкой, невозмутимо пену снимает в газетный кулёк. Ну, классно! Ужин, значит, у нас сегодня будет, хаш этот знаменитый. Я о такой знаменитости раньше и не знал, и не слыхал, как и он, кстати, обо мне. Но это и не важно. Важно, что уже явно слышен запах мясного бульона. Настоящего свежего мясного бульона. У нас, например, у музыкантов, у всех, уже и носы, как у собак, повлажнели, и тянет их только в ту сторону, на запах.

Гера сейчас, тот вообще, играет, и только в ту сторону и смотрит, будто там ноты его главные и лежат или шею  заклинило. И Терри туда же часто дудит, и Артур, как бы на барабаны поглядывает, мол, поглядите, как хорошо звучат, а сам грифом, как ложкой раскачивает – бульонный туман гоняет. Только  я один не могу. Запах-то у меня точно за спиной. А спиной к залу, мне поворачиваться как-то неприлично, да и играть, таким образом, не удобно. Нельзя мне, в общем. Но затылком чувствую, ох, как чувствую, и носом…

Свеженинки хочется. Умм!..

На лицах у нас особый восторг от концерта.

Вдохновение такое наступило, особое… Слов нет!

Хаш-ш-ш-ш! – потому что. Слышите музыку? Спокойно звучит, умиротворённо – хаш-ш-шь… Как, чш-ш-шь! Не беспокойтесь, мол, всё хорошо, всё в порядке,  всё вкусно… Будет вкусно. Сейчас вкусно! Уже вкусно!..

Вку-усно-о-о…

В перерывах только и крутились вокруг ведра, да рядом с ним. Правда цвет бульона не вдохновлял, но микробы выжить там явно не могли, это было понятно… Температура, можно сказать, бурлила от двух мощных  кипятильников, каждый по сто градусов… вместе, значит – уже двести, очень впечатляюще. Какие там микробы?! Хаш только!

Может соли добавить, картошки или ещё чего… Но Олег не подпускал к ведру, и на ехидные советы не реагировал. Отгонял только рукой, как хозяйка надоедливых мух от стола…Предлагал запастись терпением и чашками, тарелками, в смысле. А где нам взять тарелки с чашками? Такой редкостный в бригаде дефицит только у Людочки, да у Ляли, они железные миски с собой возят. У остальных только кружки, да стаканы, у кого ещё  сохранились. Но вот ложки, есть у всех, как у любого… солдата за голенищем.

На запах прибежала встревоженная Мария Николаевна, завклубом. Всполошилась, выпучив глаза, увидев торчащие из ведра два кипятильника и ключом бьющуюся воду.

– Ой, Олег Иннокентьевич! А что это там… вы варите?

– А ничего особенного, Мария Николаевна, – опередил Олега Терри. Пока Олег с глубокомысленым видом набирал для ответа воздух в лёгкие, для высокой видимо все разъясняющей грузинской сентенции, он вставился. – Это обычный музыкальный наш суп из топора, «Вечерний» называется.

– Мы очень любим такой, – мгновенно подхватил тональность Виталик, как перчику подсыпал. –  Уже привыкли.

– Дядя Олег нам, после концертов, всегда именно такой и варит, – продолжил  расхваливать Терри, словно мелко нарезанный лучок в бульончик подсыпал. – Хобби у него такое вкусное. Слышите запах?

– Приглашаем вас, – гостеприимно повел рукой Гера. – Хотите попробовать?

– Нет-нет, спасибо… – не сводя глаз с мутно кипящей воды, качнулась назад Мария Николаевна. – Это что ли холодец? – принюхиваясь, предположила.

– Да нет, Мария Николаевна, это… хаш! – насколько устало, но с глубоким достоинством, открыл название Олег. – Национальное грузинское блюдо.

– А-а-а, ха-аш! – многозначительно произнесла  завклубом, с уважением и любопытством  глянув на Гизо. – Национальное!.. Ну-ну. Не спалите мне клуб только.

За свою долгую жизнь она достаточно повидала всяких разных артистов, от заезжих да проезжих, до своих, местных. Каких только  знаменитостей  не приходилось ей встречать-провожать, от столичных киноартистов, до разной простой районной самодеятельности. Нет, самодеятельность, пожалуй, не в счёт, они – свои. А вот разные городские… Не уставала удивляться чудаковатости заезжих. И ведь, что интересно, – делилась она с близкими, и прочими, – всегда они с какими-нибудь диковинными причудами: то в поведении, то в одежде… То, вот, в еде… как эти, из краевого центра. Живут все, заметно, богато, вроде, а едят, прости Господи, всё что ни…

– Может картошечки добавить, капустки, свёколки… – не удержалась, осторожно предложила. – Борщик бы может…

– О, борщик, Мария Николаевна! – в восторге потирая руки,  подпрыгнул экзальтированный Виталик. – Вот бы здорово бы!

– Нет-нет, никакой свеколки, никакой капустки… – решительно остановил дебаты Олег. – Спасибо, Мария Николаевна, мы уж лучше хаш, сегодня.

– Да я что, пожалуйста, я же просто… предложила только. А вы уж, как говорится… Ну ладно, я в зал пойду. Не спалите клуб-то. – Пригрозила почему-то Виталику. – А концерт у вас действительно очень хороший. И люди так говорят. Да!

– Это вам спасибо, Мария Николаевна, –  за старшего поклонился Гизо.

– За внимание и гостеприимство, – почтительно вставил Терри.

– Не забудьте Мария Николаевна,  у нас дойка сегодня,  – напомнил Виталий, имитируя руками будущий процесс. – На ферме.

– Не дойка, а дёргалка… – поправил Гера. – Так, нет, Тома?

Ну вот, опять… Напомнил… Снова смех, весёлый, заразительный, до коликов…

Оба концерта прошли хорошо, как говорится, тепло и с достойным успехом. Не хваля себя, естественно, и не расхваливая, – обычная наша работа, и результат обычный. Приятно всё это, конечно, но, этим сыт не будешь. Потому и…

Быстренько разобрали аппаратуру, переоделись, сгрудились вокруг ведра. Хаш же ждёт, как-никак, хаш! Это сейчас важнее грома прошедших аплодисментов. Голодные потому что. Женщины, правда, не проявляли заметного нетерпения, прохаживались чуть в сторонке, косясь на мутную жидкость в ведре, скептически хмыкая. А что хмыкать, запах-то, явно товарный, соблазнительный.  Кипятильники ещё пахали, грели, буравили воду. Мы, сглатывая набегающую слюну, жадными глазами смотрели, то на бульон с костями, то на Олега. Ждали. А Олег – вот изверг! – ложка за ложкой всё пробовал и пробовал на вкус своё блюдо, смаковал. Размешивал варево, держась кончиками пальцев за очередную раскалённую ложку. Уже третью! Первые две, почти одна за другой, он утопил ещё в начале кипения, а достать их нечем, – ведро глубокое. Размешивал только верхнюю часть жидкости, цедил, сливая бульон с ложки, проверяя на вязкость или на что там ещё. Настоящий шеф-повар.

– Иклег! – уже икал и Гера, и Терри, умаляли. – Хлеб всухомятку уже никак. Давай свой хаш, скорее.

– Даёшь продавочную жидкость! Ик!.. – барабанил ложкой Гера.

– Сейчас-сейчас… – с задумчивым лицом, бурчал Олег, не обращая внимания на стоны страждущих. – Мало варился, кажется.

– Да ты что, Олег, какой мало – три часа… Пойдёт, – басит нетерпеливо Артур. И канючит детским голосом. – Мамка, скорее жрать давай!.. Моя кусить надо. Живьём сожру…

– Ой, пронесёт кого-то сегодня… – выразительно косясь на своего Артурчика, предупредила Томочка. – Не торопился бы ты, Артурчик, а!

– Накаркаешь сейчас!.. – шутливо замахиваясь на неё ложкой, грозит Виталик.

– А, ничего, Томчик, и ты кушай. Вместе бегать будем, –  машет рукой Артур. – Живы будем, не помрём. Да, Томчик? Ты и дорогу уже знаешь…

– Ну, уж, – фыркнула Томочка, прерывая вспыхнувший было смех. – Я – это, – брезгливо указывает пальцем на бурлящую, странного вида субстанцию в ведре. – Есть не буду.

– И я не буду, – скривилась и Людочка.

– И я! –  Не отстала и Ляля.

– Во, чуваки, праздник для нас! Нам больше достанется, – воскликнул Терри. – Праздник живота сегодня. Ур-ра!

– Ещё не всё, – будто сам себе, вдруг заявляет Олег. – Ещё нужно чеснока натереть.

– Это ещё зачем?  – резко нахмурив бровки, всполошилась Людочка. – Итак, уже хашем этим всё вокруг пропахло, ещё и чесноком будет вонять? –  взбунтовалась окончательно. – Нет! То водкой от них несёт… –  камень в огород Колпачка, – то хашем этим, теперь ещё и чесноком?  Хватит, Олег, хватит. Пусть так едят, без чеснока. Не то всех зрителей распугаем.

– Это же по рецепту нужно, Люда!.. – огорчённо восклицает Олег…

Но поздно! Ложки страждущих уже потянулись к ведру – не сдержать. «Голод не тётка!» «Кто не успел, тот опоздал!»

Первые же несколько ложек, обжигаясь и взахлеб, не пошли: и горячо и, швыркая, мало достаётся, а главное, безвкусно. То есть, извините, там пустая горячая вода, круто посолённая, с элементами не уварившегося ещё мяса.

– Олег, может, сразу к мясу и перейдём,  к костям, в смысле. А воду, бульон этот, потом допьём… вместо компота. А?

– А что, не нравится? – удивляется Олег, с видимым удовольствием швыркая бульонной жидкостью. – А, по-моему, ничего получилось. Специй, правда, не хватает, чеснока, перца, и… Ну как хотите. – Махнул рукой, вроде обиделся – Доставайте мясо.

Ура!.. Засучив рукава, мы начали выдёргивать из ведра кости… Огненно-горячие, естественно, скользкие…

Обжигаясь, охая, ухая, ахая,  перекидываем в руках кости, будто печёную картошку… Шумно студим. Откусываем, яростно отрывая зубами редкие остатки мяса. Скалясь, жуём, дурачась, по-звериному рыча друг на друга, вкусно причмокиваем… Конечно, театрально рычим и причмокиваем, на публику, для женщин просто, изображаем… Пусть завидуют. Крупно закусываем хлебом, заедаем. Классно, мол! Хаш!

«Ооо, хаш!..» «Ууу, хаш!»

Женщины, три наши королевы, то хохотали, то смеялись, глядя, как быстро мужчины вернулись в своё первобытное состояние… То чуть ли не плакали, то ехидно хмыкали.

Такую  вот яркую картину и застала Мария Николаевна, завклубша местная, войдя за сцену к артистам.

– Батюшки, святы! – воскликнула она, всплескивая руками. – Словно первобытные какие. Это ж надо так… – На всякий случай замолчала, а вдруг, действительно, людоеды… Кости ведь  грызут.  Да нет, заметила, кости с копытами, не человечьи. Ай, бедняги, артисты. – Да что ж вы так-то, Олег Иннокентьевич? Сказали бы мне, я бы что приготовила… Зачем же кости-то голые глодать, а? Чай не… – хотела сказать, не собаки, но не решилась, закончила дипломатично, – не дикие же… люди.

– Да-к, хаш же это,  Мария Николаевна! – вроде жалуясь, обиженно воскликнул Виталик.

– Безальтернативно! – в тон Виталику заметил Терри, скептически вращая костяру в руке. Так он обычно трубой на концерте жонглирует.

– Ну и зачем же он тогда нужен такой, ваш этот, как его… если одни кости? Можно же, я говорю, борщик какой сварить, мяска поджарить… Ну!  А вы, Олег, – укоризненно качая головой, обратилась к Олегу. Тот сидел с костью у открытого рта будто памятник, замерев, как и все, впрочем, застыв от удивления, сражённый железной логикой, глаза едва не выпадывали из орбит. – …Иннокентьевич, такой на сцене умный и хороший, зачем же с ними так-то? Ещё и каждый вечер! Они же люди, а вы над ними экспериментируете, без… это… альтернативно. Они ж артисты всё же! Хорошие  артисты! – покровительственно махнула нам рукой. – Пойдёмте, бедные,  пойдемте. Я вас по-другому накормлю, по-русски.

– Мама! – преданно вякнул Виталька… роняя кость в ведро.

Автобус утром приехал как всегда очень рано… Интересно, а как это водитель просыпается в такую рань… Сам, или его кто поднимает? Кто-то поднимает, наверное, не иначе. Сам-то бы он, конечно, наверное… Это не возможно. Какую же силу воли человеку нужно иметь, чтобы так рано приехать… Во сколько же водитель тогда просыпается? Уму непостижимо! Они просто герои. Да-да, натурально. Ещё и по таким дорогам, да на таком транспорте…

Как всегда, сонные, мы загрузились… Как всегда, ничего не забыли… Для нас просто и не возможно чего-нибудь забыть… Недопустимо. Мы и не допускаем. Загрузились в рекордно короткий срок, всё проверили: себя и все вещи, инструменты, реквизит… И мгновенно на сиденьях уснули, сны досматривать, а автобус поехал… Куда поехал, мы не знаем. Знаем, что к железнодорожной станции, она где-то впереди должна быть, ещё знаем, что к ней когда-то должен подойти наш пассажирский поезд, что стоянка будет сколько-то там минут… Нам, кстати, когда надо и минуты хватит, так что… Главное бы, подошёл… Спим пока, сил набираемся… Впереди у нас… О-о-о, впереди ещё около шестидесяти дней гастролей… Значит, как минимум сто двадцать концертов… Целых 60 дней… 60! Это очень много… Хотя, прошло больше… Больше… ольше… ш-ш-ш… Хр-рр, хр-рр…

Ох, скорее бы конец гастролям. Как они надоели, кто б знал!.. Укатались мы уже,  устали… сил уже, кажется, нет. Но «палок» набралось  – что радует! – уже прилично… расходов ещё больше – что огорчает!

Ладно, спим, вернее, едем…

Скоро домой.

Скорей бы уж… Никогда больше, ни в какие-е-е… га-стр… я… не…

 

Москва.